|
|
Япония – страна нецирковая. Летом здесь улыбчиво и шумно принимают российские и китайские труппы. Зрители забрасывают артистов серпантином, берут автографы у любого мелкого уборщика и охотно фотографируют все, что происходит с коллективом. В общем, ведут себя как правильные хозяева, что встречают редкого гостя и точно знают, что через два часа тот отправится восвояси.
Собственные цирки в Японии почему-то не приживаются. В стране их всего три. Даже нет - два с перспективой. Пока первые – «Киношта» и «Pop» - носятся о стране и безумными рекламными усилиями наполняют шапито до половины, третий цирк, Кигуре, ждет перемен. Быть может, в стране исчезнут все технические новинки, и эти балованные школьники оторвутся от своих мониторов?
Желто-зеленая палатка
Когда в октябре 2010 года цирк Кигуре объявил об уходе, пунктуальные и вышколенные японцы закивали: закономерный конец. Из трех цирков этот был как младший сын в русских сказках – пронырливым нагловатым чудаком. Когда все кричали об упадке жанра (правда, о нем кричат с шестидесятых годов) и тащили зрителей в шатры чуть ли не с улиц, Кигуре преспокойно сорвался в Якутию искать новых артистов. Он первым из местных цирков осмелился вытащить на манеж дрессированного хищника, и кого – медведя! А это название – «Новый Кигуре»? В стране, где все цирки цепляются за традиции?
Бунтарь появился на острове Хоккайдо в городе Саппоро. Гигантскую желто-зеленую палатку впервые заметили в 1942 году. Да и трудно было ее не заметить – под блестящей, будто новенькая пластмасса, тканью, могли уместиться три с половиной тысячи зрителей. Верная подножка вездесущему «Киноште»! Да и журналистам нашлось о чем посудачить: где это видано, чтоб приличная японская труппа селилась в таком затратном шапито? Семейство Кигуре махом обвинили в расточительности и посулили скорое увядание. А они – будто на спор – выпускали дорогие афиши и возили свой противный лягушачий шатер по всему острову.
Тогда публика еще умела вскрикивать, поднимать руки, зажмуривать глаза и застывать, не донеся стакан с газировкой до рта. Тогда еще не придумали три-ди очков и компьютерных игр, а молодежь можно было расшевелить ярким костюмом и обещанием, что сейчас им будет по-настоящему страшно. Пугать никого не собирались: программы состояли из воздушных номеров, из выступлений гимнастов и фокусников, из жонглерских постановок и редких каскадерских выходов. Этого было достаточно, а потом наступили восьмидесятые.
Кто успел, тот и сел!
Впрочем, «наступили» звучит слишком оптимистично. Для циркачей восьмидесятые прокрались, неслышно, будто вороватый бухгалтер, и вытащили из кошелька самое ценное – публику. В восьмидесятые люди перестали выходить из домов. Теперь они вскрикивали, махали руками и жмурили глаза перед игровыми приставками. Сначала цирков было около двадцати. Потом их стало девять. А когда о банкротстве объявила последняя из шести трупп, все поняли – надо что-то делать.
И в Кигуре сделали. Это была их вторая мировая наглость. Когда антрепренеры сокращали труппы и вымаливали у телевизионщиков минуты в бюджетных ток-шоу, цирк принялся расшвыривать деньги. Агенты семьи шныряли по миру, выдергивая иностранных артистов из привычных, но жадноватых коллективов. К началу девяностых труппа Кигуре превратилась в ковчег национальностей. Здесь были китайцы, скачущие по пилонам, мексиканцы, летающие на мотоциклах в железных шарах, африканцы, гнущиеся так, что любого из них можно было запихнуть в коробку из-под обуви. Ну и, конечно, были русские.
Что везли в Японию из московских и питерских цирков? Дрессированных медведей. Кигуре не скупились на содержание: артисты приезжали сюда семьями, с паровозиками костюмов, миниатюрных кухонных плит и диковинных ламп с плавающими загогулинами внутри. Хлопоты окупались мгновенно: животные вернули циркачей в то счастливое время, когда зрители не стеснялись вскидывать руки и визжать от восторга. Медведи выезжали на манеж на трехколесных велосипедах, поднимали лапы и махали куда-то в зал. Кто-то даже думал, что они не настоящие.
В девяностые циркачи превратились в бегунов. Нужно было носиться, чтобы попевать за персонажами игровых приставок. Кигуре поспевал и садился на теплое место раньше всех. Когда в Японию приехали русские артисты, их дети научили местных игре в «музыкальные стулья». Звучит музыка, все скачут гуськом вокруг сидений, но вот звуки прерываются, игроки плюхаются, отпихивая друг друга, и кому-то обязательно не достается стула. Так получилось, что в начале двухтысячных стулья оказались только у троих цирков.
Последние тридцать
Это не могло продолжаться долго, и в Кигуре все понимали. Невозможно расшвыривать деньги, злить бережливую общественность и защитников животных, и быть долгожителем. Сначала пришлось отказаться от дрессированных слонов, потом продать желто-зеленое шапито, а уже совсем в конце расстаться с артистами-японцами, которые все нудели о прибавках и тайно сбегали выступать в модные клубы.
«Новый Кигуре» продолжал разъезжать по городам, и никто не знал, как страшно всей труппе. Палатка теперь вмещала чуть больше полутора тысяч зрителей, номера стали скромнее, а костюмы – вот стыд-то! – начали повторяться из программы в программу. К 2005 году почти вся труппа состояла из неприхотливых иностранцев – русских, украинцев, якутов, мексиканцев, китайцев… Руководство натужно улыбалось и говорило всем про новую энергию, свежие идеи и удивительные умения. Они и сами верили, что вот-вот придет зловещий кудесник, отключит все компьютеры мира и спасет их.
К ним, конечно, никто не пришел. Люди ломились на премьеры кинофильмов, засыпали за компьютерными играми, а в Кигуре считали убытки. Теперь им хватало лишь на путешествия да зарплату артистам. В октябре 2010 года цирк собрал распроданные билеты и объявил японцам об уходе. «Так вам и надо!» - ответили чинные японцы.
Кто успел, тот и сел. Игра в музыкальные стулья продолжается, но Кигуре не верит, что выбыл навсегда. «Пока мы отошли от дел», - говорит сорокавосьмилетний Тошикацу Кигуре, - «Но палатка еще нова, артисты еще хотят с нами работать, а мы…мы следим за главными игроками и ждем перемен. Ведь ожидающим воздается, правда?»
|
|
